drugoi

Читая Гонорея Бальзакá,
Ценю я: а) доступность изложения,
б) Красоту и ясность языка
И в) души высокие движения.

Среди реки — высокая скала,
Еще не найден на вершину путь.

А на скале стоит священный вол,
Не знающий, что значит плуг тянуть.

Паломники у храма собрались,
Упали ниц с надеждой и мольбой,

Приносят в жертву белую овцу
Под звуки флейт и барабанный бой.

А в поле, чуть поодаль, вол живой,
О камни спотыкаясь, тянет плуг...

Обветрены и ступлены рога,
И стесаны копыта — сколько мук!

А ведь ему лишь пол пучка травы
Дают, чтоб голод утолить.

Поистине: чем быть волом живым —
Куда как лучше изваяньем быть!

"Активист выставил на крыльцо Оргдома рупор радио, и оттуда звучал марш великого похода, а весь колхоз вместе с окрестными пешими гостями радостно топтался на месте. Колхозные мужики были светлы лицом, как вымытые, им стало теперь ничего не жалко, безвестно и прохладно в душевной пустоте. Елисей, когда сменилась музыка, вышел на среднее место, вдарил подошвой и затанцевал по земле, ничуть при этом не сгибаясь и не моргая белыми глазами; он ходил, как стержень, — один среди стоячих, — четко работая костями и туловищем."

"Радиомузыка все более тревожила жизнь, пассивные мужики кричали возгласы довольства, более передовые всесторонне развивали дальнейший темп праздника, и даже обобществленные лошади, услышав гул человеческого счастья, пришли поодиночке на Оргдвор и стали ржать."

"Полночь, наверно, была уже близка; луна высоко находилась над плетнями и над смирной старческой деревней, и мертвые лопухи блестели, покрытые мелким смерзшимся снегом. Одна заблудившаяся муха попробовала было сесть на ледяной лопух, но сразу оторвалась и полетела, зажужжав в высоте лунного света, как жаворонок под солнцем. Колхоз, не прекращая топчущейся, тяжкой пляски, тоже постепенно запел слабым голосом. Слов в этой песне понять было нельзя, но все же в них слышалось жалобное счастье и напев бредущего человека."

"Но увлеченный колхоз не принял жачевского слова и веско топтался, покрывая себя песней."